Когда я люблю, я еще чего-то стою. Жизнь ничему не учит, жить мы никогда не умели, хорошо мы умеем только умирать и любить. Любить – или весело проводить время пьяными суррогатами с блокнотами для записи откровений, от гениальности которых прет, но к утру проходит. Всякий поэт поначалу проклят, хотя бы самим собой. Вывернулся – а нет до стихов никакого дела, все пишут и никто не читает, такое время. Заживо гниют в себе.

Или мечутся. Опустилась даже попса. Верх приличия – остался от полуподвальной, болтливой и запойной богемы. И незачем было бежать оттуда, искать покоя – при жизни? Выучились бы пить хотя бы – не до выкапывания из себя дерьма, а ровно до радужного полета одной какой-нибудь мысли. Легко улыбаемся, да все равно – кончается полным свинством. Девушка оставила открытой дверь, а я проходила мимо:

- Вы и на толчке элегантны.

- А мы знакомы?

- А вы хотите?

И вот уже нащупываем романтический выход из неловкого положения.

Как-то совсем отморозок – и взял на пушку: пообещал позволить потрогать свой раритетный «Кольт».

- Тайны ты умеешь хранить?

- Могила.

- Вложимся в один золотой запас?

- С тобой? У тебя сто пятьдесят девятая на лбу, часть вторая.

- Откуда ты знаешь, ты что, сидела?

- Я ленива, но любопытна.

Утром их было трое. «Кольт» лежал на столе, патроны рассыпаны. Карты, водка. Вырываясь из полета во сне над каким-то мертвым городом с нечеловеческой архитектурой, сфокусировалась на стакане.

- Привет, подруга. Выпить хочешь?

Чего же еще?

Мой ночной приятель, кажется, проигрался в дым. Банкует, видимо, главный: веселый и правильно разрисованный.

- Так хочешь выпить? Стакан – минет.

Понятно, типа крутой.

Уболтать можно всякого, но в отдельности. Люди плохи только стадностью, только коллективизмом, а сами люди не так плохи, как их количество. Нет, я еще во сне. Обычно я управляю сном, моделирую ситуации. Обычно тот, кто пытается доминировать, очень зависим от ощущения собственного превосходства и не готов идти до конца, если конец непредсказуем. Обычно – общая истерика, паника, а я – будто этого и ждала. И в глазах у меня вообще-то легко читается способность к немедленному адекватному ответу при любых обстоятельствах. Надо только встать, подойти поближе и как-то продрать глаза.

Не зря же Виктор соблазняет меня тюрьмой:

- Пройдешь прописку и будешь «мозгом»: письма писать и разные апелляции, а бабы-то, бабы… Нет, Милка, правда, садись в тюрьму, тебе там хуже не будет. Главное – пойти по хорошей статье, вот убьешь меня – и садись.

Да запросто. Настолько люблю благородные человеческие пороки (хотя бы за то, что они чужие), что даже последние сволочи приятельствуют. Вот и этот шире заулыбался, когда я оказалась рядом:

- Сегодня я у тебя буду первым. У тебя отличные рекомендации.

Но не привстал. Понятно, не джентльмен. Хотя быть джентльменом – совсем не обязанность, а мужская физиологическая привилегия. Евнухи стыдятся быть галантными. Евнухи и вот такие уроды. Даже отодвинул, скотина, водку, и, сплюнув сквозь зубы, повторил:

- Стакан – минет.

Колотит же меня – видит. И мучит жажда, и жажда смерти – потому что нет другого способа отдохнуть.

Скалюсь. У меня таких в ногах опускали хором. Подняла револьвер, вставила патрон – один, прокатила барабан по руке, и себе в висок – щелчок. Все правильно. Предложила мягко, но твердо:

- Может быть, поиграем?

- Блядь, больная.

Прилипли к спинкам навозными мокрыми жуками. Пошаливая оружием, налила стакан, выпила – больше здесь делать нечего, одеться и уйти, затеряться, сгинуть в странноприимном доме. Выдержать как-то за день выставку в «Marriott». В кармане пятьсот – хватит на чашку кофе.

Тонкое, пронзительное наслаждение от иглоукалывания – понятно, но удовольствие стреляться в висок кажется уже извращением, даже мне. Хотя – при всей нашей склонности к иррациональному конец наш всегда закономерен, особенно плохой конец. Потому что судьба – в характере, как время – в поисках состояния, в чем и убедилась в который раз: стволы в меня не стреляют. Будто кто-то пишет историю жизни.