- Ну что я, не вижу? Как носятся все: Мила, Милочка. В своем амплуа: весь мир вращается вокруг тебя, тебе даже просить ни о чем не надо. Сука.

Моя девочка пришла в гости, сидим в отделе, вечером в нашем «Олимпийском» концерт. Мы иногда встречаемся, случался даже петтинг по пояс – с подчеркнутым отвращением на ее лице по правилам девичьей мести. Она так и осталась с той самой гренадершей, позеленела от ее прожорливой опеки, сидит на трубке, отвечает на сообщения каждые пять минут.

- Ты ее не знаешь. Она мне ушки чистит, рубашки гладит. Не то что ты: пичкала каким-то гноем. Ты больная. Трахаться умеешь – и все.

И сразу в зеркале: как вздрагивал ее живот – бред.

- А с ней не до этого?

- С ней как с мужиком: трахнет на ночь и засыпает. Книжки твои под жопу подкладывает. Она нормальная. Знаешь, как она смеялась, когда я сказала, что ты орешь?

- Ты ей все рассказываешь?

- Она тебя ненавидит. Ты меня использовала. Бросала в подъезде с каким-то эксгибиционистом – как же, тебя дома ждут. Тварь. А она для меня все делает. Она вены резала.

- Юлька, тебя кидает из одной задницы в другую. Я-то надеялась, ты встретишь хорошего мальчика. У нас такие работают, познакомить?

Заглянула Танечка:

- Девчонки, мы еще на пиво скидываемся, пока в буфете никого, вас считать?

- Давайте по паре.

Пошла считать.  Юлька прищурилась:

- Ты рискуешь хорошим именем.

И почему люди так мелко трясутся над своей репутацией? Есенин пять томов написал к тридцати годам, некогда было думать о репутации. Удобное же имелось  понятие в советском литературоведении – лирический герой. «Сам он – великий русский поэт, просто лирический герой у него скотина».

- А сбегай за пивом для компании.

Припомнила, отыгрывается. Оскаливаюсь:

- Легко. Только не сбегаю, а презентую – разница есть? Учись.

- Ну да, ты же теперь богатая. Выбрала дом?

- Старенький, в Бережках.

- Ну вот за что тебе все? С садом?

- Конечно. За этот бред.

Смотрю на нее поганым старым ловеласом, исполосовала бы себе лицо, если бы ждала жалости. Она становится такой же, как я, настолько естественно, что даже этого не замечает. Разница только в возрасте, потребовавшем мужа, детей и быта. Адекватно обзаведется и буржуазно скурвится, чтобы однажды от большой тоски по маленькой девочке потерять с таким трудом приобретенный рассудок.

- Все наладилось – как только мы с тобой расстались. Я у тебя в долгу.

- Ты мне должна жизнь.

И ускользает взгляд: ей незачем на меня смотреть, ненавидит – и только. Хочется схватить, но даже прикоснуться страшно. Все-таки ловлю – и будто нож поднесла к глазам:

- Никто не имеет права на мою жизнь. Никто. Даже мои дети.

Ты же не можешь, сука-девочка, наслаждаться моим падением и вечной моей тоской. Отпусти меня, а я клянусь, что любить не буду, больше никогда не буду. Не бывает на земле рая. Только маленький карманный дьявол и вечный ад. Вот он, на странице копошится извергнутыми сучьими планами: спала бы ты сейчас рядом, а я дышала бы на твои пальцы. Переломает. Я же совершенно точно знаю, что не имею права сходить от тебя с ума.

Рефлексирующая стерва мучается больше, чем ее жертвы.