Мила Гладуш.

                Мара. Новое откровение.

Потрясающая сексуальность, которой нет, пожалуй, на русской сцене.

Делась куда-то сексуальность. Перешла в блестящие грезы папиков.

Показ DezertiraNet: «Черная невеста» на Russian Fashion Week опрокинула модный мир. Распутной авантюристке мужские грезы – побоку, по колено. Мара – русский полководец и русская куртизанка. Уводит поверженную армию Наполеона в болота гибели в расхристанных и пьяных нарядах.

Она ушла от продюсера, от честного продюсера Дмитрия Гройсмана, который никак ее не сдерживал, – просто переросла любое управление над собой. У нас артисты платят за свободу. Попробовала trash-glamour питерских оторванных Pirosmani.

Фактура была востребована – это факт. Какая альтернатива? Чему? Никакой крамолы. Без помпы: ритмичный свет и струнный квартет. Уже прижился симфонический антураж после Земфиры и Лагутенко. Классика и реальный рок одинаково альтернативны официальной сцене.

Никого не трогают, социальным протестом не докучают, ушли в себя: в надрыв, в нестандартную любовь и боль. В такую любовь, что не укладывается в телевизоры. И все-таки не угодны, даже без деклараций: в нервной пластике, в рваном живом голосе – неслыханная внутренняя свобода.

Одинаково блестящий товарный вид одних – игра по правилам общества потребления. Задача других – самовыражение на публике и ничего больше. Оживают только на сцене – на своей территории, всегда пограничной. Самобичевание, эксгибиционизм, собственный голос, в котором сами же тонут. С умом и талантом, и дал еще Бог свободу, - разве можно это на что-нибудь променять?

Откуда такая болезненная любовь в бодром здоровом теле? Зачем вообще говорить о том, что внутри все плохо? Глазки не строит – незачем, не видит никого вокруг, улыбка – блуждает. В себе – как в панцире, в черной коже, неприступно упакована сама в себе. В наслаждении собой и своим одиночеством, доведенным до приятного абсолюта.

Брутальные девушки с гитарами все чаще лишают надежд.

1. Камбоджа.

Большая редкость: Мара – и интервью.

- Размениваться на какие-то журналы, так же, как на мелкие действия, - это не мое. Я не читаю журналы, только о путешествиях: подхожу и покупаю, даже не глядя на названия. Я – великий путешественник, люблю читать о далеких странах. А общепринятый глянец – нет.

- Прописывая тур, изучаете путеводители?

- Нет, потому что мне действительно интересно – поехать, например, в Судан. А там бы мои гастроли… Там негры голые бегают, в одной повязке на голове, с оружием, идет нескончаемая перестрелка между Севером и Югом, там очень жестко. И музыка там, я думаю, только народно-патриотическая. А жаль.

- Вас привлекают африканские страсти? Гребенщиков говорил: «В музыке у негров господствует чувство ритма, у русских – чувство вины».

- У негров своеобразное чувство ритма. Оно не сравнимо ни с европейским, ни с каким-либо еще. Нет, тянет меня туда не поэтому. Гастрольный тур, как правило, не имеет ничего общего с моими пристрастиями к путешествиям. Это замечательно, если встречаются каменоломни какие-то или пещеры, в скалах подземные длинные города, как под Кишеневым. Но, к сожалению, большинство городов ничем необычным не примечательно, и, уже к счастью, гастрольный график таков, что ты приезжаешь утром, играешь концерт и вечером едешь дальше.

Вообще меня сложно застать в Москве, я чаще бываю в Лондоне. Дело не в географии, сами города без энергетики ничего не значат. Я просто люблю жизнь. У меня очень сложное восприятие Москвы - после Эдинбурга и Лондона, после других, иначе организованных и иначе устроенных городов. На данный момент я даже не знаю, нравится мне здесь или нет. Когда у меня нет концертов, я никуда не выхожу из дома. В Москве тяжело жить – эмоционально тяжело: очень большой город и очень малая степень контакта людей друг с другом. В том же Лондоне гораздо проще найти общий язык с другими, чем здесь, в Москве.

2. Уходим.

- Сегодня концерты, гастроли – единственная возможность остаться в шоу. Настоящая музыка ушла из эфира, из виртуальной реальности – в реальную жизнь: на фестивали, в клубы.

- Действительно, наблюдается засилье невысокой по уровню, неинтересной, абсолютно коммерческой музыки в телевизоре, но… Даже не хочется обижать программных директоров, потому что, к сожалению, скорее всего, таков спрос. Да-да, таков у нас сегодня ментальный спрос – в стране великой музыкальной культуры. Если слушатель требует песню «Мы с тобой поедем в Сочи…» Есть такая песня?

- Наверняка.

- Да, слушатель этого в массовом порядке требует. Поездите по России и понаблюдайте, что люди слушают. В подавляющем большинстве – шансон, очень любят простенькую попсу. Может быть, если впиливать им что-то другое, они полюбят другое. Человек – обучаемое, на все способное существо, можно его приучить и к хорошей музыке, и к очень хорошей музыке. Но для этого потребуется перейти на качественно новый уровень, потому что постоянно растет, наступает новое, свежее, энергичное поколение, не испорченное посредственностью. В музыке произошел как никогда серьезный раскол: есть одинаковая, массовая, откровенно коммерческая продукция – и есть отдельные, утонченные, не похожие ни на что явления.

- Этим и определяется понятие «альтернатива»?

- Альтернатива – скорее стилистическое понятие, потому что со мной, например, играют очень серьезные альтернативные музыканты, и альтернативное звучание – просто факт.

- Сегодня серьезное – уже альтернативное. Как и ваши классические музыканты.

- Очень серьезные – из Симфонического оркестра под управлением Башмета, из Большого Симфонического оркестра имени Чайковского. Да, я давно хотела это сделать и очень рада, что мы довольно быстро свели наши возможности в единое, за три недели.

- Появляются альтернативные TV- каналы, как они вам? Например, О-2?

- Недостаточно высокий уровень, нет концепции. Всякий раз, переключаясь на него, натыкаюсь на очередной live-концерт какой-то совершенно немузыкальной группы. Я не смотрю русское телевидение вообще. У меня начался период чтения – я перечитываю, и с большим увлечением. Перечитала Гюстава Майринка, сейчас буду перечитывать Милорада Павича, «Хазарский словарь», потом Библию, потом что-нибудь еще. Все-таки наша литература – даже не то, что мы читаем, а то, что перечитываем.

- Вы не читали какое-то время, чтобы закончить пластинку? Освобождались от посторонних влияний? На вас так действуют чужие слова?

- Мне просто не хотелось читать. Я была наполнена всем, во мне было слишком много меня самой, и не было времени на чтение. Мне нужно было просто вывернуть из себя все, что во мне накопилось. А сейчас у меня появилось желание переосмысления довольно сакральных и серьезных произведений, которые я когда-то читала.

3. Че на чем?

- Вам свойственно сочетание пофигизма и перфекционизма?

- Я скорее жесткий перфекционист, и считаю, что нет такого сочетания. Во мне по крайней мере нет. Мне кажется, либо перфекционизм во всем, либо пофигизм – также поглощает все. Я жесткий перфекционист во всем.

- Этим и объясняется ваш уход от Гройсмана на свободу?

- Уход больше касался моего не музыкального, не образного ни в коем случае ощущения, а только стратегически-финансового. Любое расставание артиста с продюсером обусловлено финансовыми аспектами. Конечно, как человеку порядочному, мне пришлось этот вопрос закрыть.

- То есть, Гройсман сам по себе вам не мешал нисколько?

- Отдавать ему деньги?

- Работать.

- Мне никто не может помешать, помешать петь, это невозможно.

- Гройсман не склонен к чисто коммерческой музыке, когда-то именно он организовывал вместе с Козыревым «Нашествие» и «Максидром». И сейчас, в отличие от Козырева, у него откровенно форматных пристрастий нет. Он хороший продюсер?

- Об этом лучше судить тем людям, которые с ним остались. Я дала ему слово не комментировать ни наши с ним отношения, ни причины разрыва, и дала ему слово не говорить о нем ничего плохого. В отличие от него я свое слово держу.

- Так мы о хорошем. Гройсман придумал клип «Че на чем» - обычно мужчины не любят подобные провокации.

- А в чем провокация? Фантазия, может быть, откровенная и бурная фантазия. Разыгрывается вечная несбыточная мечта мужчин о деторождении - как «Голем» того же Майринка. Фантазии всего лишь, не провокации. Идея-то не моя была.

- Ваш новый образ – провокатор, агрессор.

Мара заметно оживляется после темы Гройсмана, где чувствовалась в голосе излишняя, пожалуй, твердость:

- Девушка-провокатор осталась до Pirosmani. В костюмах от Pirosmani я теперь «Черная невеста», женственная и лиричная, совсем не агрессор. Я – куртизанка, в окружении толпы мужчин, веду за собой армию французских солдат.

- Тех, что бежали из Москвы и заблудились в лесах?

- Тех самых.

- Под дулом пистолета?

- Да, с настоящими трофейными пистолетами.

- И вы утверждаете, что это мягкий лиричный образ?

- Абсолютно женственный. В рок-музыке я вообще единственная девушка в платье, мной это началось и на мне, видимо, закончится. Армия мужчин – и одна-единственная женщина, это априори женственный образ. Здесь не может быть никакой агрессии, никогда. Прошлый мой образ – действительно: я музыкантов заковывала в кандалы и водила их на цепях по сцене, – да, прошлый мой образ был действительно жестче. А сейчас я пришла в состояние более умиротворенное.

- Власть над мужчинами сама по себе вас не интересует?

- Как любую женщину, в какой-то степени интересует, конечно. Это тонкий момент, потому что власть – не подавляющая, скорее – эмоциональная. Мне хочется присутствовать в сознании, в сердце, в чувствах очень сильного человека, и само присутствие – уже определенная власть. Женская власть – в том, чтобы привлекать сильных. Не в том, чтобы подавлять слабых. Все мои отношения строятся на абсолютном безграничном доверии, на абсолютном – не то чтобы равноправии… Мы не равны, мы едины. Женщина и мужчина – две части изначально единого существа. В мужчине есть женское начало, в женщине есть мужское. Мне в принципе непонятно, как одно может бороться с другим.

- Но вам же комфортнее, если вы – единственная женщина среди массы?

- Это другой вопрос. Конечно, мне так приятнее, безусловно. Я также не приемлю соперничества. Не то чтобы не приемлю… Я настолько сильная, я настолько в себе уверена, что мало кто выдерживает соперничество, я себя априори чувствую в превосходстве. Мне не интересна борьба. В каких-то определенных жизненных обстоятельствах ситуация борьбы заложена – да, тогда следует пройти это состояние: сопротивление – категория переменная, но необходимая. Я не знаю, на какие реакции в этом состоянии я способна. Это может быть что угодно: жесткая агрессия или созерцательное наблюдение, могут быть вещи совершенно отвратные… Я не знаю, и хорошо, что не знаю. Если не требуется, то зачем?

4. 220 Вольт.

Жесть. Лет 30 назад Бобби Фаррел шокировал мир, посадив на цепи девчонок из BoneyM. Сегодня обратные эпатажи: Rammstein, например, - их, как связку служебных псов, выгуливает на цепях маленькая скромная фрау. Мара – героиня той же рок-оперы. Бродяжка-бунтарка, настолько хороша, что ей никого не надо. Словом, могла бы… Странно: любая власть нуждается в собственной мифологии, а эта – не потрудилась создать ни одного героя. Ну да, конечно: у этой власти может быть только один герой.

А действительно - новое откровение: зал у Мары повержен, окован металлом, но бьется пульсом, охваченный цепной реакцией. Она на сцене – в камере пыток, в скинии бога плоти. К ней не подходят, не ищут сочувствия и тепла. Есть только жар – обжигает, палит. Терзает зал. Не останавливается, когда острее и больнее некуда: тысячи тонких кинжалов в теле дрожат и тянут как нити нервы в сладкой и долгой пытке. Не кончится эта боль. На железный стол – мужская беспомощность: что делать мне с этой сукой?

- Мне не свойственно никакое садо-мазо, любые фетиши – совершенно не моя ипостась, но очень многие в том, что я делаю, видят подобные проявления. И слишком буквально воспринимают все «220 Вольт». Для меня имеет глубинный смысл каждая деталь, которую я привношу на сцену. Чем-то необходимо символизировать, воплотить крайнее безграничное возбуждение, которое рвется со сцены, разрывает изнутри публику, - я вижу это. И смысл цепей и закованных в них музыкантов – одержимость, направляемая мной в музыку. Это были мои сторожевые псы, это были мои охранники. Они олицетворяли собой жесткое, брутальное, очень сильное начало настоящих мужчин, которых надо заковать в цепи, чтобы они нечаянно не порвали всех окружающих. При этом я сама выходила на сцену, опутанная цепями, я на себе испытывала холод металла, себя безуспешно сдерживала. Это было пыткой освобождения от оков и вхождение в новое время, и на «Новом времени» я все-таки цепи рвала…

Мара тщательно следит за точностью слова, для музыканта не существует звуков пустых и грязных. Это она боялась себя и должна была порвать – не мужчины.

- Управляя ими, - может быть, оберегаете их от себя самих?

- Я думаю, что не совсем так… Ну не так. От них самих – пожалуй, пусть их жены спасают. Я все-таки к этому никакого отношения не имею.

- То есть, вы только себя спасаете? Думаете только о себе на сцене?

- Нет, я думаю обо всем, что меня окружает, обо всем, с чем я соприкасаюсь. Я думаю о людях, которые приходят в зал, я думаю о том, кто стоит у меня за спиной, как выглядят и как двигаются музыканты, что они играют. Я слышу каждый звук: чтобы войти в этот общий транс, в эту эйфорию, нужно, чтобы абсолютно все совпадало, чтобы в наивысшей степени было превосходно.

- Вы чувствуете сексуальную отдачу публики?

- Скорее я чувствую свою сексуальную отдачу. Публика ее, как правило, принимает.

- Легкая куртизанка – но в болота заводите, не в постель.

- Я только явление, просто являюсь проводником. Люди сами в себе открывают какие-то качества, чувства – посредством музыки.

5. Я попала.

Мара – в буддистской мифологии олицетворение зла, по Далю – наваждение, греза, призрак, в славянской мифологии – нечисть, чучело, которое сжигают на костре в ночь Ивана Купалы.

В европейской – персонификация ночных кошмаров.

- Есть много значений имени «Мара».

- Довольно много, да, знаю.

- Проводник не очень-то перспективный, не к свету они проводят, ваши значения.

- Славянская мифология имеет корни в язычестве. Люди издревле боятся того, чего не в силах понять, и ищут названия своим видениям, ищут определения: названным человек будто бы уже владеет. А если пойти к Израилю, в сторону Синайской пустыни, то там «Мара» на арабском языке – женщина. Мара – всего лишь женщина. На израильском – еще и возвышенная женщина, гордая.

- Выбирая имя, вы осознанно исследовали его значения?

- Я услышала это имя. Я его приняла и стала с ним жить. И только позже я стала узнавать, о чем оно, и начала относиться к нему осознанно. В буддизме Мара – понятие еще более серьезное, более налагающее ответственность: бог, когда-то предавший Будду… Я даже думаю, что миссия – хоть и звучит это напыщенно, не очень правильно, но, возможно, именно такая выпала миссия – быть явлением, противоположным этому неестественному значению. И раскрывать в людях совершенно иные качества.

- Что означает опять-таки человека вызывать на грань.

- Это однозначно. Может быть, людям лучше испытать запредельное, глядя на кого-то другого.

- Я иногда не знаю, как некоторые музыканты могут жить долго в таком напряжении, в таком отчаянии.

- Нет, мне не свойственно отчаяние. Отчаяние – это слабость. Отчаяние – это страх. А я не считаю, что страх должен управлять человеком. Человека должны направлять совершенно другие чувства.

- Значит, вы не боитесь и проиграть?

- Я не играю никогда и ни во что.

- Вы играете музыку.

- И в музыке – ни во что. Я не играю в чувства, я не играю в ощущения.

Обнажение.

И этому не будет предела, пока она не увидит: на картинке, в плоскости, чужими глазами – воплощение внутренней страсти.

Откровение.

Для женщины плотский грех – преодоление греха гордыни. А если слито: плоть и гордыня – и бесами из тела и голоса рвется в зал? Особый садизм: не останавливаться, когда все кончилось, когда ускользает и тает нитью тонкая боль, когда замирает мир, когда умираешь, укрываешься теплым мраком. Когда не больно.

Обреченность.

Бешенство гордыни и плоти – это и не грех: крест. Редко дается и мало кому по силам. Раздать по капле, перевести одиночество, голод, тоску на русский язык, выразить страсть простым сценическим жестом: кому больнее – может быть, брошенному, бессильному палачу? Отчего нам хочется рвать любимых? Почему вместо этого понятного в общем действа мы прилюдно вынуждены рвать себя? Растворяясь – и насыщая голод больного мира, не зная стыда и страха.

Такое вот бешеное явление. Плохо пленным. И мужчинам свои мужские проблемы реально проще решать без нас.

Фото: Саша Южакова.