FotoModel 2006

Мила Гладуш

                                      ОЛЬГА СВИБЛОВА:

      ПРОБЛЕМА ВРЕМЕНИ МЕНЯ ВСЕГДА ВОЛНОВАЛА.

Первая фото-леди России. Исторически – пропагандист русского андеграунда. Первый муж – поэт-метаметаморфист Александр Парщиков, и, по ее же словам, она выходила замуж не за конкретного поэта Парщикова, а за всю русскую поэзию. В 80-е годы устраивала на Западе фестивали и выставки наших неофициальных художников, снимала документальные фильмы, сразу же входившие в богемный культ:

1987. «Кривоарбатский переулок, 12». Приз на фестивале в Лозанне.

1988. «Черный квадрат». Приз в Каннах, в Лондоне, в Чикаго, в Бомбее.

1995. «Дина Верни». Приз ЮНЕСКО в Париже.

В 90-е устраивала персональные выставки русских художников в парижской галерее своего второго мужа Оливье Морана – уже оценив захватывающие перспективы фотографии как глобальной художественной стратегии.

I Московский фестиваль Фотобиеннале 1996 года делала у себя на кухне. С сокрушительной энергией разрывая железный занавес, вернула отечественное фотоискусство в мировое пространство. Создала Московский Дом Фотографии – единственный в России музей, освоивший стратегию фестивалей и масштабных проектов. Сегодня Фотобиеннале диктуют моду и собирают толпы, а в среде московских фотографов нет авторитета более значительного и определяющего.

- В России выросло целое поколение молодых фотографов, которые не представляют, что было с фотоискусством до вас.

- Хорошие фотографы в России были всегда. В 30-е годы мы диктовали моду миру. Так сложилось исторически, с середины XIX века: никто так не любил фотографироваться, как русские – от крестьян до царской семьи. Фотоателье было больше, чем во Франции и в Англии вместе взятых, - это потом они были уничтожены как мелкий и вредный бизнес. После Великой Отечественной войны фотография стала служить исключительно советской идеологической системе. Из великой державы, какой была Россия в начале века, мы превратились в страну, где фотография была низведена до уровня обслуживания партийных изданий и постановочных фоторепортажей. Мы постарались вернуть русской фотографии тот высокий статус, который она имела в мире.

Сегодня у фотографии огромное количество зрителей в России. Современная фотовыставка – тотальная инсталляция, театрализованное пространство. У нас, наверное, самый большой в мире фестиваль, самый посещаемый: в прошлом году собрал около полумиллиона зрителей, этот уровень держится уже три года. Это колоссальная посещаемость для любого, самого крупного музея в мире. Где угодно. От Америки до Европы. Если будет больше фотофестивалей, значит, будет фестивальный доход. К сожалению, его уже нет, он кончился. Я думаю, что он появится, когда фестивалей будет больше. Сейчас проходит очень интересный фестиваль в Сыктывкаре, и пусть их будет больше. Чем больше мы работаем вместе, тем лучше станет не только искусство – лучше станет общество в целом.

Что касается других видов искусств, то, по-моему, у нас прекрасная, насыщенная музыкальная жизнь, замечательное кино – потому что пришли замечательные продюсеры, и молодое кино постепенно выбирается из той кризисной ситуации, в которой оказалось не по своей вине. Телевизор я не смотрю, поэтому не могу судить о нем, и не думаю, что можно судить о реальной жизни по телевидению.

- Вы дружите с властью?

- За десять лет, пока мы занимаемся своей программой, еще никто никогда не пришел и не сказал мне, что нужно делать, а чего не нужно. Я считаю, что это показатель доверия. Искусство – принципиально нейтральная территория, на которой на первый план выступает внутренняя свобода. Мы благодарны Правительству Москвы, Комитету по культуре Москвы: они пока не говорят нам, что делать, хотя они нас все-таки усыновили: открыли нам этот музей, строят нам новое здание, так или иначе поддерживают наш фестиваль. Но, помимо прочего, Фотобиеннале – дорогостоящие проекты, выставки стоят огромных денег, и, естественно, у нас есть стратегические коммерческие партнеры, такие как SONY, MasterCard, Pio Global, Билайн. И мы им очень признательны.

- Фотографии не угрожает перспектива стать не идеологическим, а коммерческим инструментом?

- В искусстве всегда был рынок, он и должен быть. Я рынком не занимаюсь, я – музей. Но то, что рынок развивается, великолепно. На рынке, как всегда, есть продукты лучше и хуже, и у каждого человека есть выбор, что покупать. Если есть множество предложений и возможность выбора, значит, с искусством все в порядке, оно будет развиваться нормально. Как говорил на своих лекциях Юрий Лотман: «Избыточность – это важный признак развития вообще и цивилизации в частности». Избыточность – это правильно. Очень важно каждого человека научить делать выбор.

- Но вы – музей: выбираете лучшее из лучшего?

- Мы стараемся. В том числе из того, что предлагают галереи. Мы сотрудничаем с крупнейшими музеями мира, с крупнейшими галереями, это очень важный инструмент развития художественной культуры. В любой стране подобных центров развития – галерей не как коммерческих предприятий, а как инструментов развития художественной ситуации – существует всего лишь семь и плюс-минус две. В любой стране: в Норвегии или в Америке – все равно плюс-минус две. У нас сегодня можно насчитать пять, и прежде всего – «XL». Галереи – первичный уровень работы с художниками.

- Реальную стоимость их работ определяет вторичный рынок, он у нас появился?

- Нет. Когда мы говорим, что в России появился рынок искусства, мы принимаем желаемое за действительное. Рынок лишь зарождается. Где-то покупают работы, где-то берут на консигнацию. В Москве современную фотографию покупает только МДФ. Наши гонорары – единственные музейные деньги, которые получают художники. Моя задача – способствовать их вхождению в международный художественный контекст. Олег Кулик или Игорь Мухин – представлены в крупнейших музеях мира, и на их работы нет цены - вообще. Меня это не волнует, я не занимаюсь рынком.

- Вы его используете?

- Я его формирую. Формирую ситуацию, выгодную для рынка. В определенной степени он действует против меня, потому что, поднимая статус фотоискусства, мы работаем на развитие ценового диапазона, которое происходит не только в отдельной стране: цены на российском рынке связаны с ценами на мировом, они выравниваются. Рынок развивается быстро и динамично, но далек от того, чтобы считать себя рынком. Что-то уже хорошо. Плохо только музею. На свой бюджет, который у нас не меняется уже пять лет, раньше мы покупали больше, а теперь – меньше, вот и все. Наш бюджет на закупку настолько низкий, что говорить о нем неудобно. Впрочем, именно ключевые игроки рынка – крупные инвестиционные компании – помогают нам становиться обладателями великолепных, уникальных коллекций.

- И по законам рынка fashion-фотографы – самые дорогие?

- Фотография – не просто отражение реальности или взгляд на нее. Fashion-фотография уже сама диктует моду: потому что становится самоценным арт-объектом. Художник – всегда диктатор, в чем-то. Как и любой харизматический человек. Мода – это признак того, что время меняется. И в том, какие юбки носят женщины, легко читается, какое настроение преобладает в обществе, в каком состоянии его культура. Можно предусмотреть, когда начнется война. Отношение к моде выражает человеческую индивидуальность, причем какие-то периоды дают человеку больше возможностей в самовыражении, какие-то - меньше. После крушения советской системы мода в России стала модной. Я думаю, это знак того, что время развивается у нас сегодня быстрее, чем где бы то ни было. Есть календарное время, а есть время историческое. И то, что Россия пережила за эти пятнадцать лет, - колоссальный, невероятный опыт, который обыкновенно накапливается столетиями.

Кроме того, современная индустрия моды – своего рода вбрасывание в культуру определенных моделей поведения. Что-то остается, что-то отбраковывается, уходит в хронику презентаций очередных коллекций. Это правильно: потому что хороший дизайнер предлагает не только качественный материал – он предлагает стиль поведения. Стиль поведения всегда нормально связан со стилем мышления. Чем больше предложений, тем живее работает мысль. Индустрия моды – важнейший элемент культуры. Другое дело, как каждый человек себя в этом чувствует. Он может чувствовать себя рабом, если он по природе раб. Он может создать свой собственный стиль, если он человек свободный. Стиль по определению шире, он включает моду. Шире, чем конкретный феномен моды. Стиль – это орудие построения мифа. Всякая культура и всякая индустрия нуждается в мифологии.

- Заниматься продвижением отечественного искусства вам помогает логика математической школы?

- Я окончила факультет психологии Московского Университета, потом – его Аспирантуру, я – психоаналитик. Некоторое время практиковала.

Я действительно училась в математической школе, даже занималась балетом, но не для того, чтобы получить профессию. В девять лет такие мысли в голову не лезут. Тебе нравится что-то делать, и ты делаешь. Тем более в советское время, когда мы вообще не думали, что такое будущее. Мы жили исходя из того, что считали правильным. В определенной степени романтическое было время.

- И поэтому работали дворником? Очень популярная в те времена профессия.

- Я полжизни провела в андеграунде. Абсолютно сознательная позиция. Никаких планов у меня не было. Мне просто казалось, что все, что происходит в официальной системе, довольно глупо. Можно было тратить время на борьбу, а можно было – не замечать. Мы жили в параллельном мире. Мне казалось, система - это театр абсурда, на который даже время не надо тратить: это был мир для анекдотов, а не для борьбы. По крайней мере учиться можно было, думать можно было в своем параллельном мире. Я не понимала и не понимаю до сих пор слова «карьера». Я, наверное, уже никогда этого не пойму.  Я не понимала, зачем деньги нужны. Мы жили в мире, в котором деньги не нужны. Дворник – свободная профессия, и это главное: проблема времени меня всегда волновала.

Мы не планировали свою жизнь. Я не занималась фотографией, занималась документальным кино – и то скорее по воле случая. Участвовала в семинарах Георгия Щедровицкого по ситуации в советском кинематографе, и люди с Центральной Студии Документальных Фильмов пригласили меня в жюри. Поскольку было довольно скучно смотреть документальные фильмы эпохи 80-х, я, исключительно чтобы не заснуть, предположила, что можно сделать интересный фильм о художнике. Мне ответили: принесите завтра заявку. Выяснила, как ее пишут, вечером написала, утром у меня был утвержденный сценарий, я начала работать. Пока я делала первый фильм, мне дали еще какие-то заявки. Все произошло случайно. Потом я устала ждать, что кто-нибудь принесет мне деньги, принесет право самовыражения. За все удовольствия надо платить, и за удовольствие творчества: обыденной, тяжелой, бюрократической работой. Очень многое в мире происходит случайно, складывается само собой. Мне всегда казалось, что в мире есть более всеобъемлющая логика, чем логика непосредственного нормированного функционирования.

- Нет смысла планировать свою жизнь на несколько лет вперед?

- Вот сейчас я планирую: бюджеты, договора, выставочные конструкции. Знаю, что буду делать в 2009 году. Но это в деле, которое уже выбрала: веду плановое хозяйство. Но при этом… Я делала фильм о Дине Верни: уникальная женщина, жена Майоля, модель Боннара, Матисса, баронесса и хозяйка художественной галереи. Я ее спрашивала: «Как тебе все это удалось?» Она ответила: «Надо держать глаза открытыми». Мне это нравится, я солидарна с этим высказыванием. Можно планировать что угодно, но ты должен быть готов к тем изменениям, которые тебе преподносит жизнь. Ты должен быть всегда открыт. Так в жизни вообще легче.

- Это дело само вас выбрало?

- Выбор дела – как рождение ребенка: до какого-то момента ты решаешь, родить ребенка или нет, а потом ты просто следуешь за логикой саморазвития этого организма, которому ты дал жизнь. Есть определенная логика саморазвития человека – соответственно, я должна ей следовать. Может быть, даже странная особенность моей памяти способствовала тому, что я приду к фотографии. Я не запоминаю фамилии, не запоминаю лица – я запоминаю имиджи, которые мне нужны, которые бросились в глаза лет семь или пятнадцать назад. И всегда потом могу эту цепочку восстановить: где и что я видела, и кто был этот фотограф - не имя, я вспоминаю образ, который меня поразил. У меня нет нормальной хорошей памяти, Бог не дал ни мне, ни моему ребенку, ни моей матери.

- Может быть, это к лучшему? Свойство человеческого мозга – забывать плохое.

- Не знаю. Думаю, что лучше помнить. Я плохое помню всегда, потому что это объективная реальность, ее нельзя забыть. Это не значит, что нельзя простить. Простить и помнить – разные вещи. Ты можешь простить, если ты можешь понять. Я всегда могу понять, что и почему со мной происходит, и даже если мне сделали очень больно, я, как правило, могу понять. Но это не значит, что я забуду. Если ты нормальный, здоровый человек, ты помнишь, когда тебе больно сделали. Ты можешь с этим не жить все время, но потом в какой-то момент эта боль обязательно тебя пронзает.

- Вы жесткий человек?

- Я не думаю.

- Работая в таком темпе, нельзя быть мягкой.

- Я работаю. Я не жесткий человек, просто относительно организованный.

- Но при этом надо уметь переступать через кого-то?

- Переступать не надо, надо их обходить. Я всегда склонна к компромиссам. Могу очень сильно разозлиться, могу кричать, но, выпустив эмоции, я буду искать конструктивный путь решения любой конфликтной ситуации. И уверена, что его можно найти всегда. Я считаю, что борьба – самое глупое, что может быть. Есть конструктивная позиция и есть реальное дело. Я не думаю, что русских людей даже сейчас можно заставить работать только из-за денег. Меня нельзя, это я точно знаю. Нам необходима вера, нужна убежденность в том, что мы делаем реальное, правильное дело. И в каждый конкретный момент я уверена, что нужно работать.

Фото: Николай Бахарев.