Мила ГЛАДУШ

                                                                                                              ДОМ@Интерьер №5 2001

                                                        Наконец-то                    

                                          Якубович строит дом

Сначала он вылепил свой дом в пластилине. Потом появился архитектор, потом – рисунки залов и спален, потом – подходящая всей этой написанной красоте земля в березовом лесу с заматеревшей старой сосной у виртуальной калитки. Хотели спилить, пока не услышали, что такие сосны нарочно вкапывают на новых участках. Человек, чья работа в течение десяти лет – исполнять чужие желания в минуту-две, к исполнению своего идет половину жизни.

- Я знаю, каким он должен быть, мой дом. Когда я был маленький, когда мне было три года, я себе придумал такую игру:  забирался в кровать, с головой под одеяло, и уезжал к себе. У меня был дом, рядом с которым менялись каменные, менялись обитатели, но у меня всегда был свой дом.  И теперь я пытаюсь эту картинку воссоздать. Правда, и половины не получается, потому что так уже не сделаешь, просто не сделаешь, и вещей таких уже нет. Тем не менее я так хочу. Хочу иметь очень спокойное маленькое имение. Чтобы за окном шел дождь, я сидел около печки и читал старые журналы. И чтобы у меня был плед. Клетчатый.

- Раньше было не до этого?

- А где деньги? Это теперь я наодалживал денег, предполагая, что пора уже их тратить разумно. Наодалживал, впервые в жизни – сам, и теперь у меня есть планы.

- Значит, чтобы мечта сбылась, дальше - кропотливый труд и обязательства перед другими?

- Так он и так был и был - труд и труд.

- Не так, как у Ваших гостей на Поле Чудес: черный ящик открывается, а в нем - ключи от дома?

-          Нет, такого у меня не было. Никогда в жизни. Я из другой категории. Из категории людей, которым ничего сразу не дается. Это очень забавно, но это так, причем даже в мелочах.

-                     - Когда люди приходят к Вам на Поле Чудес, они наверняка хотят не машину получить, даже не на экране показаться, а испытать удачу: повезет или нет. Эрудицию там не проявишь, дело не в слове и не в букве. Остановится ли на тебе волчок, когда осталась одна буква, уже угаданная всем залом?

- Угадывание букв – это только способ общения, больше ничего. Это такая форма – физическая. А психофизическое действие –наши разговоры. Я гигантские силы трачу, просто невозможные силы, на то, чтобы удержать человека от следующего шага. От опасного. Он очень добрый, смешной, обаятельный, грустный, и все хохочут. Один шаг – и он сделается противным. Их очень трудно удержать, потому что их разносит на сцене. Они же не профессионалы, они не чувствуют этой грани.

- Складывается впечатление,  что вы специально доводите до этой грани, а вы, оказывается, удерживаете.

- Это монтаж. Я задаю вопрос, мне отвечают, мы беседуем и шутим, и когда  от хохота все  обмякли, я говорю: “Ну! Ну теперь-то!”  Но все это вырезается, остается: “Ну!”

- Вам жалко тех, кто, выбирая деньги, проигрывает машину?

-                    Грустно это, на самом деле. Раньше играла степень риска. Но по сегодняшним временам, зная, сколько он истратил на дорогу, я психологически ломаюсь, я не могу туда морковку положить. Я не буду скрывать, у меня есть вполне определенная расположенность, я ее каждый раз пытаюсь выказать, иногда уговариваю, но что поделаешь, конечно, им деньги нужны. Они не очень богатые люди, то есть, они совсем не богатые люди. Как и я. Ново-рижское – слава богу, не Рублевка, где дорого, там я не построил бы такой дом.  Во-вторых, хоть я и человек очень общительный, но тут первый раз захотел покоя. Я хочу там жить. Если мне надо будет куда-нибудь поехать в гости,  поеду. У меня там даже гостевой комнаты нет. Просто большой дом для нас. Я очень хочу себе позволить один раз посидеть букой, один. И жена, и дочь, у меня на Варваре свет клином сошелся. Есть еще внучка Сонька, и если еще она приедет, я вообще буду совершенно размякший, как пластилин. И еще я хочу собаку. Хотя… судя по тому, как на меня реагируют собаки и дети, она будет, конечно, спать со мной, и дальше все будут говорить: ты идиот, зачем ты развратил собаку? Это будет член семьи. Еще я хочу кота, с большим таким лицом, флегматика.

- А Вас котом рисовали наверняка?

- Неоднократно. Сначала должен быть хозяин в доме, поэтому сначала я  заведу кота, а потом приведу щенка. Мне очень нравятся овчарки, очень нравятся боксеры, еще я люблю золотистого ротвейлера, а еще  лабрадора. И таксу.

- Может, вам псарню завести?

- Нет, за этим надо ухаживать, ничего не выйдет. Конечно, на даче должен кто-то жить, но это все мечта. У меня никогда не было охранника, водителя. Я до сих пор не могу (и это было у всех, у очень богатых, у начальников, у очень больших начальников), не могу сидеть здесь, зная, что около дома сидит какой-то человек. Мне надо знать, ел он или нет.  Что это значит: я здесь, а он в машине сидит? Нет, конечно, это правильно. Ехать одному на машине ночью – это опасно, оружия нет, и даже если бы было, надо уметь им пользоваться. Оружие, как известно, создает у труса ложную уверенность в храбрости. Выхватывать его каждый раз тоже нельзя, потому что оно может выстрелить.

- Приличному человеку вообще нельзя доверять оружие, потому что слишком много людей пострадало бы. За хамство, например.

- И это тоже…Я предполагаю, что какая-то семья у меня будет жить. Я понимаю, что надо держать дистанцию, но я не буду нанимать их на работу. Есть категория людей, которым просто жить негде.

- У нас проще устанавливать с людьми товарно-денежные отношения, чтобы они не чувствовали себя обязанными. Люди иногда бывают очень неблагодарны.

- Об этом я могу написать целую книгу, как люди бывают неблагодарны. Да, я от этого мучаюсь, я страдаю, но поменять я себя не могу. Отношения могут быть денежными только в том смысле, что человек там живет, ему надо на что-то жить. Наверное, я буду платить за то, что они будут следить за домом. Тяжело испытывать признательность, проще получать за свершенную работу и чувствовать хоть какую-то, но независимость. Это длинная история. Это уйдет только через несколько поколений. Не мной придумано: раб никогда не мечтает о свободе – вообще. Раб мечтает о том, как бы отомстить хозяину. Спартак взбунтовался, потому что до этого был у себя царем. Когда в 17-м произошло то, что произошло, никто не мечтал построить государство, все стали убивать всех, причем в этой слепой дикой ярости они стали рушить храмы, которые сами строили на свои жалкие гроши. Именно оттуда ярость, которую вызывает богатый человек. Хотя должно быть наоборот, потому что помочь им, от нищего и убогого до слепого, кроме богатых, - некому. Страна замечательная, а государство-то плохое.

- Хотя нация часто чувствовала себя великолепно.

-                     Нация была при Белой Руси, Киевской Руси, а потом все стало размываться. 300 лет татаро-монгольского ига – довольно сильная ассимиляция. Все размывается, иначе бы здесь ходили сплошь русые люди с большими голубыми глазами. На мой-то взгляд, как раз замечательно, что у нас сто наций, и для каждого эта земля – своя. Башкиры здесь родились, чукчи, и для них это – такая же родная земля, как и для русского. Нет в Англии немцев, которые бы хотели бы прославить Англию, нет арабов. А на Россию трудились все. И тот, кто делит русских на нерусских по капле крови, - враг народа, ей-богу, он – враг народа. В Америке тоже сто наций, и все – приехали, и для каждого та земля по сути чужая. В этом смысле Америка - это Вавилон. Абсолютный Вавилон. Конюшня с завезенными скакунами.

- Кстати, вы заведете конюшню?

- Жутко люблю лошадей, жутко, но я не умею пользоваться…Я могу на ней сидеть, я могу даже медленно ехать, но мне ее жалко. Чего она должна бежать, когда на ней сидит 80 килограммов? Кормить – пожалуйста, я могу ей сахар дать или морковку.

- Аристократический образ жизни предполагает скачки.

-                     У меня нет никакого желания вести аристократический образ жизни. Я человек глубоко семейный, я не люблю больших шумных балов. Я люблю, когда ко мне приходят.

-          - В любое время ночи?

-                     Конечно, как уже и бывало – раньше. То есть, они знали, что могли, только тех, кто приходил, уже нет. Я старый. Я как-то книжку открыл – и фамилий девяносто вычеркнул, это очень тяжело. И я замкнулся. Года четыре привыкал к этой замкнутости. Я без них жить не могу – а этот звонок больше не раздается…Назовите, вспомните навскидку двух человек, которых бы вы могли видеть в доме дольше двух недель? Кто? Ну мама… Нет у меня больше под рукой человека, с которым бы я хотел сосуществовать с утра до вечера. Нет, могу, конечно, декларировать десятерым: ребята, приезжайте, вот комната, живите. Но я буду надеяться, что они привыкли к моему чувству юмора.

- Мы стали ближе к Западу по стилю общения? Там гости практически платят за еду.

- Это вы стали ближе к Западу, я никогда не буду ближе к западу, это мне не нравится, и все. И никогда здесь ничего этого не будет. Сейчас все схлынет, и все будет как было, и всегда будет полный стол, и никто ни к кому не будет ходить на файв-о-клок на один чай пустой. Будем, как на Поле Чудес, все со своими огурчиками.  Это вообще великая история. Когда я был маленький, это было замечательное счастье - ходить друг к другу в гости. Кто-то кастрюлю салата навернул, кто-то рыбу  жареную, все домашнее, классное. Помню, как я тащил через всю Москву утятницу тяжеленную. Я жутко гневлюсь, я страшно опасаюсь, прямо-таки в испуге пребываю, что эти несколько лет даром не прошли. Русский обычай - пить чай, заварив его в чайнике, а мы стали пользоваться пакетиками, и довольны. Жуем сникерсы и марсы, хотя всему миру известно, что лучше нашего шоколада нет ничего. Где мое мороженое за одиннадцать копеек? Где моя газировка на улице? Квас где? В мире нет кваса. Никто никогда нигде не делал окрошку. Пьем их бурду, которую нельзя, например, предлагать американскому полицейскому – он застрелит. Если в бутылку пепси бросить пуговицу, ее через два дня не будет, она растворится. Да я не об этом. Нет ни одной страны в мире, ни одной, я в Африке был, и даже в Африке я не видел ни одной вывески на русском языке, ни одного названия. Если я вхожу в мечеть в Египте, в Сирии, – я снимаю обувь. Если я приехал в Грузию, я  не позволяю себе нарушать их правила, я даже немножко начинаю говорить с акцентом, с красивым и прилипчивым, и хочется витиеватые тосты говорить… Так надо. Уважай тех, кто здесь живет. Во мне нет злобы, есть одно огромное, грустное недоумение. Все должно основываться на абсолютной, свободной дисциплине. Либо надо жить в лесу. Одному. Закон – это традиция, уложенная на бумагу.

- Значит, закон записывается только после того, как традиции народа уже проявились?

- Совершенно верно. Если взять наш закон и по нему действовать, то всю страну надо обнести колючей проволокой, потому что нет человека, который бы хоть раз не нарушил закон.  Если народ его не приемлет, то в быту этот закон  работать не будет. Человек делает свободный выбор: соблюдать  закон или нет? И получается такая истеричная игра, как с гаишниками. Они прячутся по кустам и ловят водителей, а те друг другу  мигают.  Проехали – и гори все огнем, и опять 90. Это игра на миллиметр от смерти. Игра друг другу назло.  Надо убрать злобу и раздражение. Хамство – опять-таки это следствие чего-то: неустроенности, недопонимания, нехватки денег.  Мало людей идут счастливыми на работу, и еще меньше возвращается счастливыми.

- Тем не менее ваш успех не вызывает озлобления. Хотя в других передачах чего только не приходится слышать, у вас никто не ругается, все бегут целоваться к вам, одеть, накормить…

-          Эффект “Поля Чудес” превзошел все ожидания, я это просто знаю, это факт. Не может же человек 56 лет и имеющий такую библиотеку, как у меня, 10 лет подряд говорить: есть такая буква, нет такой буквы… это было бы печально, это мог бы делать только сумасшедший. Я много раз выдумывал другие передачи. И каждый раз останавливаются на  факте: люди больше не хотят говорящую голову во весь экран. Как только начинается любое интервью, они тут же переключаются на другой канал, и я тоже. Я вчера прослушал, что президент в Финляндии, хватило несколько секунд, я понял, что он в Финляндии, и переключился. Слово, произнесенное в кадре, абсолютно такое же, как то, каким обманывали в течение многих лет тот же самый народ. Он не хочет слышать, он не воспринимает речь.  Если бы у меня был герб, я бы на нем латинскими буквами начертал: “Неважно что, важно как”. Приведите любой пример из истории, и увидите: важно – как. И всегда выигрывало то, что красиво, всегда, и никогда – то, что уродливо. Телевидение – это не то, что нам показывают. Телевидение – это то, что я смотрю.

-                     – 1812-й год, я барышня, я сижу в Санкт-Петербурге, моя семья вокруг, и мы все тупо смотрим в одну точку, как сейчас в телевизор, и ничего не меняется в нашей жизни.

- А раньше? Деревня, глухая, бедная до невозможности. По вечерам вокруг бабушки собираются дети, она им рассказывает сказки.  Былинники с гуслями ходили, пели: новости, положенные на музыку.  Потом глашатаи появились… ХХ век принес телевидение как новую форму передачи.

- Пора перестать говорить о том, что телевидение отобрало у детей книги?

- Это не телевидение отобрало у детей книги, а образовательная система страны. А когда им читать книги? Мы много лет были так зажаты и в основной массе так невостребованы или так беспечно молоды, что к концу жизни выяснилось, что мы много упустили… ни случай не дал, ни Бог не дал, ни возможности, ни родители. И жутко хочется все это проявить, но уже в своих детях.  Ты должен знать язык. Я музыке не обучен – ты должен обязательно научиться. А теперь еще дзю-до. Я желаю, чтобы мой сын был первым, и в чем угодно. Мы в нашей нации процентов на 80 больные и детей таких же себе нарожали. Уроки дольше рабочей недели у рабочих. И после этого он возьмет книжку? Ну  откроет и заснет.

- Мы хотим, чтобы им быстрее повезло, чем нам, поэтому мы так одержимы. Это что, цивилизация и цель, американская мечта, где каждый миллионер начинал сапожником?

- Это плагиат, какая Америка, сколько ей лет, двести? Это исконно русская мечта, ей тысяча лет, она воплощается в каждой сказке. 33 года лежит на печи Илья Муромец. Кругом все пашут, жилы лопаются, а он лежит. К нему приходят калики перехожие. К нему, не к кому-нибудь другому. Жили-были три брата, двое умных, один дурак, с утра до вечера лежал на печи, братья пахали как не могли. Твою мать, это он поймал щуку! Это такая мечта: ничего не делая, получить.

-          Но ведь в этом и ваша передача?

-                     А я что говорю? Я ничего и не говорю. Самая народная передача, хранители, и с огурчиками, как бы ни выделывалась демократия. Мы – очень трудная нация. Добродушный, очень большой такой, сильный человек. Он, конечно, может выкорчевать лес, если надо А я что говорю? Я ничего и не говорю. Самая народная передача. Мы – очень трудная нация. печку топить, а так – зачем? Даже может на этом месте посеять поле. Вялое представление о том, что этим надо торговать –  глупости, это какие-то пришлые  торговали, обрусели, а мы – для себя, посадил и накосил, щи да каша. Лезет какой-нибудь враг в окно: “Иди отсюда, добром прошу, мне завтра вставать рано”. А враг уже в дверь ломится, жену трогает, свинью убил…”Свинью-то зачем убил?” Наконец дом загорелся, и вот тогда - схватил горящее бревно, когда дома уже нет, прогнал  врагов и своих поубивал по дороге.

- Русский откладывает все до последнего дня – может быть, потому, что знает: в последний день все равно сделает больше и лучше, чем европеец в месяц?

-          В этом есть забава, острота ощущений,  каждый день нам работать скучно. Мы разговариваем! Изо всех языков мира русский все равно самый главный. Английский – 26 букв,  понятный язык, как телеграмма, абсолютно сухой, корректный, деловой язык. Переговоры -  вещь быстрая, это требование века. У нас  человек три месяца в какой-то кривой кибитке ехал куда-то… вы что, думаете, что он быстро подпишет бумаги и поедет обратно? Нет, он дело приехал делать, он три месяца трясся в этой кибитке, пока ехал, о жизни подумал, три раза себя проклял… “Дураки и дороги” –не две беды, а великое изобретение нации. Зачем они нужны, хорошие дороги? Чтобы сюда начальники ездили? Вы подумайте, какая прелесть, когда по колено грязь! Ну кто поедет во Владивосток проверять воруют там или нет? Получается, что все правильно. Сидит себе местный князь, доехать до него нельзя. Причем на него еще напасть нельзя, потому что по этим дорогам пушки застрянут. Это большая стратегическая, военно-политическая концепция – ни черта не делать. При этом нация как губка воспринимает все, потому что добродушна и гостеприимна, тут кто хотел, тот и жил. Век татаро-монгольского ига – и никакой злобы, ни к бедным монголам, ни к татарам  вообще. Даже испытываем признательность за то, что нам принесли мат, потому что без этих тюркизмов жить не можем. Французы сожгли Москву - чудовищно, и ничего, все щебетали по-французски. Настоящая ненависть нации – всеобщая – была лишь дважды: к фашистам в Отечественную, и сейчас, когда все ненавидят друг друга, когда ненависть 41-го года словно раздробилась на мелкие кусочки, и все ненавидят всех: богатых, инородных, торгующих, ворующих, делающих… В этой неприязни всеобщей мы существуем. И я начинаю стираться, даже в передаче: вот они приехали, им не везло, другим больше, мы в Москве и на ОРТ все сытые… а вот в ящике ключи…Об этом бесконечные совещания, бесконечные требования уменьшить риск с моей стороны. А мне проще жить и радоваться тому, что кто-то ни за что  получил машину. Хоть маленький приз, хоть немножко, но повезло, пусть лучше говорят, что я издеваюсь, тогда не будет неприязни к тому, кто эту машину выиграл, а будет наоборот. Я не хочу неприязни.

Вся Россия – черный ящик, а в нем – ключи от мечты.

Удача должна приходить легко, под грохот барабана и хохот зала. Если мы торгуемся и выбираем ерунду на жизнь, исполнение желаний опять откладывается в черный ящик. Русская рулетка – игра на грани чуда и краха, где мы проигрываем, если благоразумие берет верх.