Барин.

Гусар - мечта станционных барышень, циник и бандит, черная перчатка, как ворон на чайке, и неизменно - барин, несвойственный экрану всех последних десятилетий.

Ему от рождения было дано больше многих - усилиями большего количества именитых предков. Ему удается жить, ничего не растратив и ни разу не проиграв. По поводу и без повода, по прихоти и безо всякого желания с его стороны - ажиотаж неизбежен, как и небрежный триумф, после которого - уединение на Николиной Горе, на даче, где вид из окон начала века, где быть помещиком так же естественно, как в Москве - чиновником.

У Никиты Михалкова на Николиной Горе - дом, не заметивший перемены века.

- Понимаете, Николина Гора, как и другие старые поселки, как Красная Пахра или Переделкино, - некий поселок, в котором жили люди, рожденные и воспитанные до 17-го года, то есть существовал определенный класс людей, который ехал жить не в Горки, не в Барвиху, а именно туда. Хотя и Барвиха, и Николина Гора возникли в одно и то же время, в 20-е годы. Это был кусок, достаточно далеко отстоящий от Москвы, с понтонной переправой, без моста, зимой по льду, с проселочной дорогой между дачами, и никакого престижного места он собой не представлял ни в 20-е, ни в 30-е годы. Река разливалась до самого низа, до горы, строил там дачу Отто Шмидт, строил там дачу Вересаев, жили там Никулин, Месищев, Прокофьев, Капица. Даже если посмотреть строения - это было не напоказ. Сейчас на Рублевку рвутся нувориши, для которых это знаковое место, просто потому что там жило всегда правительство - и дача Сталина, и дача Хрущева. Думают, что они выбирали самые лучшие места. А это не так. Я взял землю под городом Горбатовом на Оке, где снимался финал картины "Сибирский цирюльник", и земля эта намного более освящена тишиной, чего уже не найти на Николиной Горе сегодня.

- Помните Ваше первое впечатление, когда Вы туда приехали?

- Сугробы, огромное количество снега. Я живу там лет 50 уже и последние 10 лет постоянно, в московской квартире удается ночевать раз 5 или 6 в месяц.

Я хорошо помню это ощущение оторванности. Я жил там круглый год с 5 лет с нянькой - испанкой, которая жила в нашей семье, она из тех детей, которых в 37-м году привезли в Россию. Ее звали Хуанита, и рабочие, которые достраивали нам дом, как только ее не называли. И вот это одиночество, пустота вокруг, совершенно зимняя, потому что никто там зимой не жил. И все детство - это бесконечное ожидание приезда родителей, потому что они могли приехать только в субботу и воскресенье, и то лишь зимой по льду, а весной, в разлив, мы были вообще отрезаны от большой земли. Сельский магазин, поселок РАНИС - работников науки и искусства.

- А друзья?

- Те, кто там жил. Паша Фрумкин, Саша Васильев, Кравченко. Мы вместе учились, пятеро детей в маленькой домашней школе, на такой же даче, потому что в школу в деревне было ходить довольно далеко, 8 километров. Один педагог вел несколько предметов. Начальную школу, 1-й класс, мы вообще в Москву не выезжали.

- У Вас деревенское помещичье воспитание получилось?

- Ну, не настолько помещичье, но деревенское точно.

- Ваш маленький Обломов из этих воспоминаний? - Не столько из воспоминаний, сколько из ощущений. Есть еще такие врезавшиеся в память ощущения от дома деда, который жил в Буграх, вот он действительно жил жизнью совершенно помещичьей. Не было электричества, и до сих пор там нет электричества, керосиновые лампы, охота, свой мир, куры, свиньи, корова, запах копченых окороков и яблок антоновских, скрип половиц, постоянный запах краски, дед - живописец. И практически все мои фильмы, в которых так или иначе действие происходит в усадьбе, даже географически навеяны этими впечатлениями из детства.

- Странно, что у других режиссеров нет такой усадьбы, как у Вас,  у Вас же эта тема - из фильма в фильм.

- Вспоминаю часто: вечернее сидение за фортепьяно с керосиновой лампой, когда дед играл Моцарта, читал наизусть Пушкина целыми страницами, пел арии из любых опер. Он был, я бы сказал, возрожденческого дарования и интересов человек. Эти сапоги болотные охотничьи кожаные, не резиновые, а засыпанные овсом, потому что овес вбирает в себя влагу. Когда они возвращались с моим дядькой с охоты на зайцев, на уток, эти сапоги тут же ставились туда, где яблоки хранились и окорока висели, засыпались ячменем кожаные ботфорты, еще до революции, я так думаю.

- А на Николиной Горе Вы хозяйство не заводите?

- Нет, я там гуляю, там нет такого удаления от цивилизованного центра, дача "Бугры" под Обнинском. Там же не поселок, а просто стоял дом. Дом и огромный сад, где нужно было иметь все свое, чтобы жить. И самое-то главное, что совершенно сто- процентно на сегодняшний день мои впечатления, когда я читаю, допустим, Чехова "Именины", Обломова - всего, что касается усадьбы, - мгновенно география от дедовского дома.

- Почему, как Вы считаете, в фильмах Ваших коллег нет усадебной жизни? И только у Вас эта атмосфера - Ваша, родная, абсолютная, воспроизведена от фильма к фильму: "Неоконченная пьеса...", "Обломов", "Утомленные солнцем"...

- Я не могу сейчас на полном серьезе рассуждать о том, почему этого нет у других режиссеров. У других есть что-то другое, чего нет у меня. Другое дело, что я не могу начать снимать до тех пор, пока то, о чем говорю, не становится для меня родным, настоящим и близким.

- Вам удавалось даже в революционном фильме "Раба любви" протащить аристократическую ностальгию. Это потому, что Вы просто по мироощущению дворянин?

- Нет, приятно это слышать, конечно, но я не могу рассуждать об этом всерьез, я не могу этого объяснить. Так же, как в школе, я не мог понять, почему меня наказывали даже не за то, что я опоздал, а за то, что я говорил правду чистую, что я проспал, потому что были гости и Рихтер играл на рояле так громко, что я не мог уснуть, и для большинства людей в классе это было вызовом, хотя я говорил правду не для того, чтобы именем Рихтера себя защитить, а просто потому, что я говорил правду.

- Вы и теперь всю жизнь ловите себя на этом. То, что для Вас естественная жизнь, для других - вызов?

- Может быть, раньше я этого не понимал, когда понял, перестал говорить, чем начал себя разрушать, наверное. Когда ты имеешь одну правду для себя, другую правду для других, это разрушительная вещь.

- Тем не менее Вы не меняетесь, как бы ни менялось время, какие бы новые требования оно ни предъявляло.

- Зачем?

- Наверняка же это не всегда удобно?

- Мне намного более было бы неудобно, если бы я менял свое существо ради какой-то достаточно эфемерной цели. Я же русский человек, я вывел формулу: русским может быть только человек, у которого чего-нибудь нет, но не так нет, чтобы обязательно было, а нет - и черт с ним. "Хочешь, Коля, бутылку? - Хочу. - Ну, для этого надо помочь соседям вещи разгрузить. - Ну, и пошли они... не хочу".

- Русский человек - ленивый человек?

- Не в этом дело. Русский человек никогда не будет работать только за деньги без какого-то еще смысла. Он не только хочет, чтобы ему хорошо платили, он еще и хочет любить тех, кто ему платит, а если он не любит, то скажет: "Вы что, хотите, чтобы я еще и вкалывал за ваши вонючие деньги?" Русский человек может вкалывать как никто, вот только ему нужна еще идея. Помните, у Достоевского каторжников заставляли переносить бревна в одну сторону, потом в другую. Когда они узнали, что это просто для того, чтобы носить бревна, отказались. Вот если бы это делалось, чтобы построить гильотину для них же, тюрьму для них же или дыбу - если бы это имело смысл, они бы это делали. Русскому человеку мало предложить деньги, ему надо иметь идею, иначе он потеряет силу, рабочую силу и жизненную.

- Поэтому мы выигрывали войны? Мы будем ходить в валенках и есть лебеду, мы не имеем никакой нижней грани.

- Да никакой грани нет, ни нижней, ни верхней. Мы даже географически так устроены, что вбираем в себя безо всякого принуждения и цивилизацию Запада, и культуру Востока. Единственное образование на земном шаре, которое реально соединяет Восток и Запад собой, ибо только благодаря России, скажем, Микеланджело возник и не говорил по-татарски. Мы такие, какие мы есть, и никогда мы не будем жить, как в Голландии, мы можем когда угодно поехать в Голландию, но жить так не захотим. Запад изнемог с нами, ну изнемог: все происходит ну не так, как полагается. Вы просыпаетесь в отеле Шератон в любой стране мира - и везде будет континентал брекфест, кофе с молоком, яичница с беконом, йогурт, джем. Вы что, не понимаете, что это удобно, если у нас будут одинаковые штепсели и розетки? Невозможно превратить такую страну, как Россия, в интеллектуальный Макдоналдс. У нас фольклорное мышление, мы воспитаны на ковре-самолете, у нас из трех братьев двое умных работали, один на печи лежал, а ему все досталось. Все время предвкушение, ощущение чуда: МММ, "Властилина" и доказательство - не механизм получения денег, не процесс зарабатывания денег, а то, что кому-то повезло. И эта вера в чудо у русского человека и держит его на земле, и спасает. В пещерах Киево-Печерской лавры рассказывают о святых, о чудесах, о том, как в IХ веке во время засухи люди молили Бога о манне небесной, и она посыпалась с неба, и все насытились... Я смотрел на лица слушателей и вдруг понял одну ясную вещь: до тех пор, пока мы не начали искушать Господа (докажи, и тогда я поверю), пока вера была наивной и не требующей доказательств, эти чудеса являлись. У русского человека, для которого вера имеет гигантское значение, даже если он не верит в Господа Бога, остается генетическая вера в могущество. Ни в одной стране мира нет такого количества колдунов, хиромантов, целителей. Потому, что потребность в вере есть, а культуры веры нет.

- Вы никогда не гадали, не раскидывали карты?

- Нет. Я верю Толстому, сказавшему: "Делай, что должен, и пусть будет, что будет".

- Вы не хотите знать свое будущее?

- А кто мне может о нем сказать?

- Вы верите только в себя?

- Нет, я верю в Бога.

- Но Вы же знаете, что Вы - человек, которому всегда все удается?

- Просто у меня никогда не было желаний, которые бы не совпадали с моими возможностями. Трагедии человеческие случаются тогда, когда человек думает, что он может, только потому, что он хочет. Меня в этом смысле спасали две вещи: от матери с отцом данные способности и энергетика, направленная на созидание. Интересно - созидать и неинтересно - пользоваться победами. Неинтересно снять картину, сесть на нее и ждать славы. Может быть, за это Господь и послал мне возможность испытать эту славу. Огромное количество моих коллег с наступлением перемен изрекли: "А вот теперь мы вам скажем правду". А это и не правда, и ничего нет, они отступились от себя самих, и о них забыли. Моя студия, которой 10 лет, на сегодняшний день единственная в стране студия, которой не стыдно. Есть повод горевать о других погрешностях в моей жизни, но за то, что мы сделали, нам не стыдно.

Мы не бежали, не догоняли, не прыгали с одной колеи на другую, не бегали на демонстрации, не декларировали ничего, мы просто следовали тем традициям, которые в нас были заложены.

Чего только со мной не пытались сделать в прессе за "Сибирского цирюльника", стащить с седла и втянуть в общую потасовку. Я живу-то по принципу казачьему, мои предки были яицкие казаки. Они говорили: пока на меня собаки лают, значит, я еще в седле. Я никогда не делал того, что не вызывало во мне отзвука, - без единой фальшивой ноты. Я снимал не для денег, не для славы, потому что мне плевать на это все. Это и раздражает - здесь. За кольцевой дорогой, я уверен, меня в любом доме, в любом, примут, чаем напоят и спать уложат.

По страницам журнала Дом&Интерьер

Это статья MyHouse.ru
http://www.myhouse.ru/