FotoModel

Мила Гладуш

                            АННА АЗАРОВА:

     ЛУЧШЕ ПРОВАЛИТЬСЯ, ЧЕМ СТРУСИТЬ.

Одна из самых успешных российских фотомоделей. Покорила Париж, Милан и Нью-Йорк. Снимается для ведущих международных брендов, не сходит с обложек самых известных модных изданий. Играет в кино: «Личный номер 40-021», «Бедная Настя», «Дорогая Маша Березина», «Холостяки», «Волкодав».

- Каково это: иметь все? В двадцать пять – и все уже было?

- Ну почему все? Я, например, пытаюсь быть дизайнером: я никогда не рисовала, даже не представляла, что буду когда-нибудь держать карандаш в руках. Пришлось -  началось с квартиры: интересно же придумать все и изобразить самой. Но, наверное, это увлечение, не профессия, я не собираюсь осваивать всерьез какую-то новую профессию. Есть множество интересных творческих увлечений. В данный момент – кино. Выходит на экраны блокбастер «Волкодав», я снимаюсь в его 12-серийной телеверсии. Фэнтези - сказка, где много крови. Между прочим, играю крайне отрицательную героиню. Мне делают пластику лица: латекс, короста, кровоподтеки – меня жестоко уродуют.

Я никогда не хотела стать моделью, не сходила с ума от гламурных журналов, и на кастинги не бегала – никогда. Меня нашли на улице. Мы с мамой шли спокойно по улице, и на нас обратила внимание дама-скаутер из французского агентства. Ее профессия – убеждать и уговаривать, и она убедила и уговорила.

- Вы с тех пор сильно изменились?

- Если сделать хвостик и надеть кроссовки и джинсы, то не очень. Нельзя сказать, что работают только определенные лица. Работает практически любое лицо, на которое можно наложить косметику – без явных дефектов, разумеется. Есть тенденция в лицах от сезона к сезону. Но на тот момент мой типаж был востребован: «baby-face». Из Парижа названивали нам еженедельно целый год, упрашивали стать богатой и знаменитой. И выслали приглашение во Францию. Я к тому времени уже поступила в педагогический. Перевелась на заочное, взяла академический отпуск.

- Хотели стать педагогом?

- Нет. Просто вуз был нужен какой-то, как всякой нормальной девушке.

- Ни в какие школы моделей вы не ходили?

- Я считаю, что «школа моделей» очень смешно звучит. Это высасывание денег из народа. Если девочка проходит в агентство, этого уже достаточно. Даже на кастингах можно чему-то научиться. Тем более в Париже. Маленькое агентство, первая маленькая ступень, с которой я потом благополучно перешла в «Metropoliten». Потом уже, оценив ситуацию, я поняла, что приехала на шикарных условиях.

Открытый мир

- Вы попали до потока?

- У меня такое чувство, что этот поток был всегда. В 1996-98 годах были другие деньги, и моделей – их было много, но все же чуть меньше. Бизнес развился в мощную индустрию. За восемь лет, пока я работала на Западе, очень заметно выросли гонорары. У меня была цель: заработать денег. Когда я росла, все были более-менее равны, и мне еще повезло: папа в то время ездил в загранкомандировки, я и одевалась неплохо, и чувствовала себя уверенно. Но в перестройку все очень сильно поменялось. Поэтому, уехав на Запад, я хотела дать своему младшему брату то, что было у меня в детстве. Это помогает в жизни: если у тебя внутри сидит какая-то обязанность, ты чувствуешь себя увереннее. И долгое время все, что я зарабатывала, я отправляла домой.

- То есть, у вас была нижняя грань: Москва с непонятной жизнью, и не было высшей – карьерной?

- Конкретно о карьере модели я никогда не думала. Я в это случайно попала и просто увидела другую жизнь, мне это дало возможность почувствовать себя другим человеком, получить дополнительные возможности. Мне открылись другие двери. Когда ты в жизни ничего слаще морковки не пробовал, то тебе и не хочется. Я побывала во многих странах, это сказочные впечатления. Это насыщенная жизнь. Пусть тяжелая. Но это уникальная возможность жить полной жизнью, причем тебе еще и платят за это. Я все-таки считаю, что кто-то сверху меня ведет. Я попала в ненормально комфортные условия. На второй – третий день работы там у меня начались съемки для французского «Marie Claire», у меня даже портфолио не было. В «Metropoliten» мне очень повезло с букером, Доминик, я безумно ей благодарна. Вытаскивала меня из любых депрессий: через пятнадцать минут разговора с ней на кухне смотришь на мир другими глазами. Там очень много букеров, букер – мама. Курица, и у каждой – несколько цыплят. Большей частью я работала в материнском агентстве, в Париже. У тех, кто находится в Париже, дела идут совсем неплохо. Мне очень повезло с Доминик.

- Просто повезло?

- Да, я считаю, что мне везет.

- С какими брендами вы работали?

- Со всеми, которые на слуху. Наверное, я жалею о том, что не закончила университет в Европе. Здесь – закончила уже второй: Российский Институт Управления. Там было много возможностей, просто надо было задаться целью. И в этом случае надо было осесть во Франции. Как всегда, много оправданий потом находится.

- Почему решили вернуться?

- Мне очень не хватало родителей. Когда разговариваешь по телефону, даже каждый день – это одно. А сейчас я практически каждый день приезжаю к маме, что бы там ни было. И папа – он мужчина, он сдержаннее, но все-таки очень близок. И младший брат – мой самый любимый человек, свет в окошке. Мы начинали оформлять документы на то, чтобы они ко мне переехали, но папа отказался категорически. Он – мужчина, хозяин. И вдруг – в чужую страну, не зная языка, в зависимость от собственной дочери. Для него это был сильный стресс, убедить его мы не смогли, и я его понимаю. И я решила: они не хотят, значит, мне надо возвращаться.

А возвращаться в Россию было очень страшно. Там было все понятно: пока снимают, пускай снимают, но параллельно можно было бы заниматься чем-то другим. Срабатывало стереотипное мнение: это все временно, несерьезно, слишком легко. Мы подумывали о ресторанном бизнесе. Если бы я осталась, я бы занималась серьезным делом. У меня там были друзья – очень известные, влиятельные люди, в Штатах, в Европе, но у меня никогда не было цели выйти замуж за одного из них. Мне кажется, подобное обывательское мнение – в большей степени свидетельство мужской неуверенности в себе. Естественно, есть девушки, которые преследуют такую цель, но в Европе это не так критично. В России – да.

- В России у девушек не так много других возможностей.

- Может быть. Но главное, в Европе существуют ступеньки. Общение происходит в основном на своей ступеньке или немного выше. Общение моделей и принцев крови – постоянное, на одной территории по крайней мере. Я шесть лет встречалась с французом, и все шло к свадьбе, и только с прошествием времени я узнала, кто его родители и как он богат, но уже была влюблена в другого. В Европе не носят плакат над головой: «У меня все есть». Это у нас носят. Брак и карьера – параллельные направления, они не пересекаются. Деньги – это степень свободы, мне так удобно. Я сама всего добилась, а не кто-то мне одолжил. И я не буду ради этого жить с человеком, который, может быть, через год осточертеет. Ну не могу я пользоваться людьми, я лучше голой останусь, но не могу.  Мы вместе, потому что нам хорошо вместе. У мужа свой бизнес. Когда мы познакомились, наши материальные возможности были равными. Сейчас он зарабатывает гораздо больше меня, но тем не менее я чувствую себя независимой.

Первые четыре года жизни на Западе в моей голове и мысли не было сюда вернуться. Я приезжала буквально на дни экзаменов. Не выбиралась в центр. С ужасом  смотрела на магазины, на улицы: начиная с прилета в Шереметьево все давило, все раздражало. Я стала общаться с будущим мужем, стала чаще приезжать в Москву, и страх постепенно отступал. Москва изменилась, появились возможности. Те же самые бренды, та же работа. Пусть не те деньги, но тем не менее неплохой доход можно иметь и здесь. И окончательно все решило то, что в моей жизни появилось кино.

Параллельный мир

Компания «АМедиа» решила создать экспериментальный класс. Американцам потребовались новые лица, главное – определенные типажи, не обязательно профессионалы. «Фабрика звезд» для телевизионных актеров, только не освещенная реалити-шоу. Занимались шесть дней в неделю, с девяти утра до десяти вечера, нам платили стипендию: потому что нас отвлекли от нашей повседневной жизни. Компенсировали упущенную работу. «Бедная Настя» - это наша учебная практика. Двести с лишним серий: несколько школ можно было пропустить через эту практику.

У меня был безумный комплекс: я боялась своего голоса, я даже никогда не снималась в рекламе, где надо было говорить. Более того: я никогда в жизни в школе не отвечала у доски.

- Как?

- Вот так. Никогда. В какой-то момент учителя наконец поняли, что двойки ставить бесполезно, и стали давать письменные работы: все, что я должна была ответить, я записывала. У меня пропадал голос. Я боялась. Никогда не выступала ни на каких школьных концертах. Даже звонить по телефону – это был настоящий стресс, я всегда просила маму, подружку, маленького брата. И вдруг в «АМедиа» - полноценное прослушивание, как при поступлении в театральный вуз. Длинные-длинные столы, приемная комиссия – человек пятнадцать. Тут я поняла: я попала. Я же Азарова, ну как я развернусь и уйду? Если я начинаю что-то делать, то не брошу при первой трудности. Пусть не получится, но я хотя бы попытаюсь. Лучше провалиться, чем струсить. Хотя об актерской карьере я уж точно никогда не мечтала. Я буду сниматься в кино? Это же какая-то мистика издевательская. Кино существовало в параллельном мире: о том, что есть какая-то дверь, что я туда попаду, я даже не думала. Вышла и шепотом стала что-то мямлить. «Громче!» - «Я не могу!» - «Ты можешь!» Я сама опешила от того, что я себя слышу. Потом попросили что-то изобразить, что-то спеть, и на кураже, в шоке, я все это сделала. И в итоге прошла. Конечно, они меня мучили. На хорошей критике, но что-то они в меня вложили.

- С самого начала – главные роли?

- С первого опыта: «Дорогая Маша Березина». На площадке со мной работало пять режиссеров. Прошла ускоренные курсы школы-студии МХАТ. В короткие сроки, за восемь месяцев: актерское мастерство, сценодвижение, речь – все по полной программе.

- Получается, у вас кино – назло самой себе?

- Изначально – да. А почему бы не попробовать? А вдруг получится? Моделью я тоже быть не мечтала. А потом, попав на площадку, я влюбилась в этот процесс. Впервые в жизни мне безумно нравится то, что я делаю.

- А на экране вы себе нравитесь?

- Нет. За Машу Березину первые тридцать серий мне честно стыдно. Я никогда ничего не пересматриваю, кроме рабочего материала. Но даже если кто-то говорит, что я играю неплохо, я думаю: «Нет, это же кошмар». Но мне именно это и интересно: если ты чего-то не можешь, если у тебя не все получается, ты сделаешь, ты сможешь перебороть. Как дятел, в одну болевую точку: надо, надо, надо. На самом деле шанс выпадает каждому хотя бы раз, и все зависит от того, сумеет ли человек воспользоваться этим шансом, испугается ли он возможного поражения или не испугается. Если делаешь что-то, надо делать честно. Естественно, нужно иметь какой-то характер, стержень, стремление. Если ты сидишь у окна и ждешь, когда все придет, амебой аморфной наблюдаешь, то получится, как у меня с учебой во Франции: не добилась - просто потому, что у меня и так все было. Вот за эту часть своей жизни я себя ругаю. Все остальное, что я намечала в жизни, я выполняла.

Нет, я не рассматриваю кино как профессию. Это все безумно интересно, я с удовольствием отдавала съемкам все свое время, но поступать в театральный вуз, четыре года учиться и всю свою жизнь без остатка, как профессионал, отдавать кино – нет, я понимаю, что будут страдать: моя семья, мой муж, мои родители. На данный момент у меня уже есть что-то в жизни, от чего я не могу отказаться. Потому что я понимаю, что моя личная жизнь закончится. Я не готова. Если бы я с этим столкнулась в двадцать, я бы пошла. А сейчас я хочу ребенка.

- Вы не оставите модельный бизнес?

- Пока он будет, пускай он будет. Дают – бери, бьют – беги.

- Вас не пугает, что наступило время не профессионалов, а проектов, и на телевидении – в первую очередь?

- Конечно, я не называю себя актрисой, это звучало бы глупо, но тем не менее я не такой уж дилетант. Существуют мастер-классы и действительно профессиональные педагоги под какие-то конкретные проекты. И не все актеры заканчивают театральные вузы, и не все, кто их заканчивает, актеры. Я – профессиональная модель, мне этого достаточно.

- Вам интересно разные образы перепробовать в кино?

- У меня четыре-пять фильмов, в каждом – разные образы. Меня не используют как определенный типаж, хотя даже профессиональных актеров все чаще приглашают как типажи. Самые разные роли: характерные, комические, отрицательные. Меня приглашают как человека, который любит и умеет меняться.

Профессия

Я достаточно спокойно отношусь к перемене образов. Какой-то был сумасшедший период в жизни, когда цвет волос менялся каждые два-три месяца, и под прическу – разумеется, менялся весь гардероб. Это работа. Тебе говорят: «Все хорошо, но давай только волосы покрасим». И предлагают за это энную сумму денег. Мне самой это было интересно: сегодня одна, а завтра – совсем другая. Но однажды поняла: я больше этого не хочу. Мне предлагали, я отказалась – лет пять назад. Выбор всегда за мной.

Нижний предел в любой ситуации должен быть. Не хотела бы рекламировать прокладки и тампаксы, средства для унитаза или стиральные порошки. Если, не дай Бог, возникнет какая-то неприятная ситуация, я пойду работать, может быть, и за меньшие суммы, и ничего постыдного в зарабатывании денег не вижу. Но я считаю, что когда человек находится на каком-то определенном уровне, он должен пытаться ему соответствовать.

- Труднее выходить на уровень или поддерживать его?

- Тут возникает другой вопрос: компании, может быть, и хотят с тобой работать, но не хотят платить такие деньги, потому что теоретически можно найти сколько угодно красивых девочек. Уровень определяется очень просто: я – одна из немногих, кто вернулся сюда. Девочки-модели, как правило, неплохо устраиваются на Западе, остаются там, выходят замуж, рожают детей, просто хорошо работают. А я вернулась.

- И модели меняются? В отличие от подиумов прошлого века – холодные и жесткие девушки.

- Как и в семидесятые: например, Бриджит Бардо. Куда бы мы ни стремились, все равно все идет по кругу. Это не типаж моделей меняется, а типаж самих женщин. Женщины действительно стали сильнее, самостоятельнее, зарабатывают больше денег. А на подиуме – почему, попадаются очень милые кудряшки. Такой большой мужчина – он должен защищать семью. Он – добытчик. Пусть он все делает и думает, что руководит. Это давно сложилось. Мы больше сами по себе, конечно.

- Отношение к моделям бывает достаточно сомнительным. На Западе не так?

- Это здесь не так. Клиенты опаздывают на час-полтора, без извинений, без объяснений. В Москве все ссылаются на пробки. Все знают про пробки, все откуда-то едут, 15-20 минут – текущее опоздание, но не полтора часа. Рассматривают модель как мясо. А на самом деле мы нужны им так же, как и они нам. Это взаимная работа: товар – деньги – товар. Модели в России находятся в более заискивающей позиции, нередко сами занижают себя, и отношение к ним в Москве однозначное: девушка легкого поведения  или охотница, ищет себе богатого мужа – спонсора. Не было бы разговоров на пустом месте, и я не могу сказать, что это не так. Я сама постоянно слышу обсуждение такой охоты. Москва притягивает самых разных людей, и провинциалки, как правило, устраиваются лучше москвичек. Для москвичек модельный бизнес в большей степени приработок, у всех более или менее обеспеченные семьи. Помимо школы, института - они подрабатывают, им интересно. А иногородние, приезжая в Москву, все ставят на одну карту, у них есть конкретная цель, они приехали за конкретным будущим. Кто-то использует Москву как перевалочный пункт по пути на Запад, но большинство приезжает все-таки за мужем. Поэтому, когда я вернулась сюда  после Европы, мне долгое время было стыдно говорить, что я – модель. В Москве, в России. Сразу менялось отношение окружающих.

- Вы следите за конкурсами супермоделей?

- Нет. Я не очень хорошо отношусь к этим конкурсам. Там нормальных человеческих отношений нет совсем. Там все неправда. Девушки приходят на кастинг, и если так с ними разговаривают, так унижают, это мерзко и гадко. Они потом отыгрываются друг на друге. И слишком пафосно себя ведут. И к конкурсам красоты я тоже отношусь отрицательно. Мне кажется, туда идут фанатички – в поисках какого-то сомнительного самоутверждения. Это не профессия, они ничего не делают, они просто хорошо выглядят. Один раз девушка получает звание, второй раз его уже не дадут. Я сути этого конкурса не понимаю. Конечно, это часть шоу-бизнеса, конечно, промоутеры зарабатывают на этом деньги, это я понимаю. Я не понимаю девочек: отстаивают очереди, проходят кастинги - чтобы убедиться в собственной привлекательности? Может быть, им мамы этого не говорили. Красота – очень субъективное понятие, не может быть одного эталона красоты, другие от этого менее красивыми не становятся. К тому же, очень многие конкурсы покупаются, это всем известно, и девочки падают на сцене в обморок, потому что пообещали корону и не дали.

- Этого нет в модельном бизнесе?

- Я никогда в жизни не ходила на эти конкурсы. Мне повезло: опасное время становления модельного бизнеса я пересидела в Европе. Я никогда в жизни не слышала открытого текста: девочка, соглашайся. Полунамеки – да. Если сразу, теми же полунамеками, все заигрывания от себя отсечь, их не будет больше. Потому что сзади за тобой – толпа не таких строптивых. Нужно быть человечной. Так легче находить контакт с людьми. Ни фотографы, ни заказчики неприятностей себе не ищут: зачем, если есть другие возможности?

- На Западе модель – статус. Уважение и большие деньги. Модель – профессия. А как у вас: с трудовыми книжками, например?

- Некоторые заключают какие-то договора, но все равно это такое дело, которое сегодня есть, завтра – нет, тебе никто никогда не может дать гарантии, что ты будешь работать. И обвинять в этом тоже никого нельзя. Не все девушки умеют работать. Не вся работа статична. Она требует внутренней отдачи, не то чтобы актерских навыков, но тем не менее: понимания камеры, поворота. Знания, как ставить свет, каким должен быть ракурс при определенном свете. Если шевельнешься, меняется ракурс, и приходится заново ставить свет. Это тоже степень профессионализма. Ты не имеешь права портить работу большого количества людей.

- Насколько отличается от западного процесс съемки?

- Я работаю с очень хорошими фотографами: с Королевым, с Глыниным. С ними легко, и особой разницы я не вижу. Это совместная работа. На съемках всегда присутствует стилист, иногда – клиент. Бывают, конечно, экземпляры (я с этим в Москве столкнулась), показывают вырванную из журнала страницу: «Хочу вот так». И мы повторяем. Малейшее несовпадение – и доходит до крика.

- Вы можете ракурс повторить без зеркала?

- Конечно, до полутени. Как и позу определенную – после перерыва, к примеру. Может быть, не до миллиметра. Но тело запоминает, лицо запоминает. Срабатывает что-то внутри. Я не очень большой фанатик процесса съемки. Как я выгляжу, готова ли – это не вопрос, я всегда готова. Фото для меня - конвейер: в студию я прихожу на работу. Вот видео-съемка, камера – для рекламы, для кино – вот от этого процесса я действительно схожу с ума.